Валерия. Роман о любви - Юлия Ершова

— Алла… — прошептала Лера, припав к дверному зрачку. Сон как рукой сняло. Явилась раненная интригами королева интриг. На лице любимой подруги тёмными мазками была изображена беда, волосы были непривычно зачёсаны в гульку.

— Я превратилась в клоуна, — с порога брякнула Алла и сбросила неклоунские туфли. — Ты не представляешь, как кошки на душе скребут.

Лера обняла за талию разбитую подругу и препроводила на кухню, где обычно велись самые душевные беседы.

— Алчонок, что с тобой? Костя?

— Этот дрыщ зашёл слишком далеко. Но я его уничтожила…

— Молодец, надеюсь, все живы?

— Лучше бы я умерла…

— Алчонок, не смей! Слышишь?

— Я? Щас ты услышишь!

Алла растеклась по столу, казалось, её позвоночник утратил твёрдость.

— Давай чай, кофе… что-нибудь. И бутер с маслом.

— Гречка?

Алла закрыла глаза и процедила:

— На кой чёрт?

Лера чмокнула её макушку и схватила чайник.

— Присядь, — командует подруга и с трудом выпрямляет спину. — Я Косте почти изменила.

— Да ну? — не верит Лера. — С дрыщом, что ли?

Алла зашлась пьяным бессовестным смехом. Лера даже носом потянула воздух. А вдруг?

— Ну, ты, Дятловская, отмочила, — смахивая слезу, проговорила Алла, — с дрыщом! — Новая волна смеха накрыла её. — Да не пьяна я! — остановилась Алла и опять смахнула слёзы. — Нюх не напрягай!

Чайник свистком судьи остановил пустословие, водворившееся на профессорской кухне. Алла тут же напряглась, её глаза поймали фокус, а позвоночник вновь обрёл твёрдость.

— Он тёлками моего благоверного решил подкормить.

— Кем? — спросила Лера, поднимая бесцветные брови на самую высокую точку лба. «Милый Костя — такой же милый, как в студенческую пору», — твердили её чистые глаза.

В ответ Алла ударила острым взглядом по Леркиному самолюбию.

— Щас узнаешь! Невинность ты наша. Всякая охота отпадёт заступаться. — Алла перескочила с кресла на стул и вытянула шею. — Костя повёлся. Понимаешь? Мне наплёл, что поедет с силовичками на рыбалку, а сам за город с дрыщом сбежал! Модное нынче место: баня, ресторан, шашлыки. — У Аллы сорвался голос. Она сделала вдох и закрыла глаза. — Константиновна доложила. И сына своего подсуетила… мне в помощь. И я вот… чуть не влипла. Двадцать четыре года, и хорош так… — Алла опять закрыла глаза. — Весь в папочку своего, бывшего Константиновны. На том бабы висли, и он всю дорогу жене изменял, пока совсем не ушёл.

— О чём ты, подруга? Костя? На ком бабы висли? И ты-то тут при чём? — Лера взмахнула открытой банкой кофе, струя тёмного порошка выпрыгнула из глиняного убежища, но Лера поймала её с ловкостью жонглёра. На глянец пола рассыпалось всего несколько щепоток.

— Браво! — хлопнула в ладоши Алла. — Талантливые люди талантливы во всём. Сыпь в турку. И хлеб в тостер положи. Я хрустеть хочу.

— Да, и запах хлеба успокаивает…

— Только не меня, — сощурила больные глаза Алла. — Смывалку мне подай, от макияжа.

И вот свежеумытая Алла хрустит горячим хлебом, прихлёбывая огненный кофе из фаянса с золотой росписью.

— …Костя типа с силовичками на рыбалку, а мы следом на машине Константиновны, сын её, значит, за рулём. Неплохая тачка, серый «фордик». А меня так пробрало, что хоть в танке, хоть на мопеде, а всё одно на душе — измена. Приехали. Ты бы видела: «загородный сельский туризм», — съязвила Алла, открывая известную истину, — пристанище блуда! За руки ходим по территории, обнимаемся, будто парочка влюблённая. Не криви рожу — план такой. Смотрю — мой невдалеке: арбуз в шортах, шлёпки, которые я ему для бассейна купила, а он ни разу со мной так и не сходил… Рядом дрыщ и штук восемь размалёванных тёлок в декольте. — Из горячих глаз Аллы вырвался огонь её армянских предков и всколыхнул онемевшую подругу. Лера порывисто задышала.

— Мы с Гариком шасть, — продолжала Алла, — поближе к отдыхающим на лесной полянке. Мой двух тёлок на качелях раскатывает, и пиво в руке. Я, поверишь, не знаю, как удержалась, чтобы не подскочить и глаза всем не повыцарапывать. Чувствую на плече руку мужскую и подтаиваю. Гарик обнял меня, и мы медленно прошли. Вдоль лужайки. Я чуть не поверила, что люблю другого. И чувствую, мой засуетился, глаза продирает. Мы опять в той же позе продефилировали. Мой шорты подтянул, пиво на пенёк — и за нами крадётся. На тропинку выбежал и дышит. Но и мы не дураки, сбежали в номер. Избушка такая трёхэтажная, я по телефону номер забронировала, с двуспальной кроватью. И вот в окно глядим, как мой благоверный забегал, как ужаленный! Шлёпанец потерял! Глазам не верит! — Алла улыбнулась. Удовольствие сияло на её лице. — А тут и дрыщ подскочил. Руками размахивает. Смотрю — сотовые достали и по кнопкам бьют. У меня звонок в сумочке. Я с мыслями собралась и отвечаю: «Милый?.. Почему не звоню? Но ты ведь на важном мероприятии, ты же сам сказал… Я? Дома была, сейчас в магазин выскочила колбасы купить, ты ведь только докторскую ешь, а она уже закончилась… Конечно, скучаю… конечно». Вот так, я воду лью, а Гарик от смеха корчится на кровати. У меня трубка из рук выскользнула, и он смотрит на меня, смотрит… и ладонью по кровати слегка похлопывает. Поверишь, дух заняло. Еле вспомнила, что я мать двоих детей…

Лера села на краешек стула и взяла за руку слишком глубоко ушедшую в воспоминания подругу.

— Алчонок, — прошептала она, — сестрёнка…

— Что бы я без тебя делала? Мне ведь и поговорить больше не с кем. Только ты меня понимаешь, — на мгновение вернулась в реальность Алла и чмокнула Леру в лоб, а потом продолжила: — В сауну они потянулись, всей компанией, восемь девок и мой с дрыщом. Но сперва благоверный стоянку проверил — наверное, мою «Тойоту» выискивал. Не нашёл. Вздохнул — и в парилку с тёлками. — Руки Аллы теребили края вышитой Катериной Аркадьевной салфетки, спутывая белую бахрому. — Поверишь, сердца не чувствую… пульса нет. Но и получаса не прошло, мой, морда красная, из дверей выкатил. Дрыщ за ним, полотенцем своё худоё достоинство прикрыл. За руки Костика хватает и орёт что-то. Смотрю — мой отбрехался и на качелях осел, в руках пиво опять. Хлещет. И за новой бутылкой в рюкзак. Так и ночь подошла. Отдыхающие — по кабакам. Мой шерсть отряхнул и давай с тёлками кучковаться. Воскрес для блуда. Дрыщ обхаживает его. Вместе они в самый большой кабак завалились, который в подвале моей избушки. Мы с Гариком следом. Я платье вечернее надела. То, красный шифон, голая спина, на талии роза. — Лера кивнула. Платье шикарное. — Заходим, за руки взялись. А дрыщ со свитой столик заняли в тёмном углу, с высокими диванами. Заказ на столе уже. Пестреет моими деньгами. Барствуют. Моего тёлки облепили. Страсть изображают. И дрыщу одна досталась, самая холёная, грудь — пятилитровые вёдра. Пьют и тостуют. Пьют и тостуют. Я тоже шампусика накатила, и Гарик. Но я ему не позволила заводиться, стыдно, ребёнок ведь. Сижу, устрицы глотаю, Гарик баранье седло грызёт. Смотрю — одна коза в коротенькой юбчонке, колготы сеточкой, длинная… А что, может, баскетболистка-неудачница, подрабатывает. Всех пиявок с моего посбивала и сама на колени к нему щемится, обвила его, как лоза, я не преувеличиваю, сама обалдела. Гарик — и у того челюсть до колен отпала. Змеюка на арбузе. — Рот Аллы скривился в горькой ухмылке. Лера, сжимая её ладонь, почти не дышала. — Мы с Гариком переглянулись и встали. Я губы салфеткой ему промокнула от жира бараньего и в глаза смотрю. Он парень умный. Обнял за талию и на самую середину зала в танце меня увлёк. Я волосы распустила, кружу, кружу. Обзор классный, на меня все пялятся. Со всех столиков. Юбка моя шифоновая взлетает… Ну, ты видела. Тут все поддатые тоже повылазили. Кружатся. Ты бы видела: жмутся, трутся, срам один! Не то что мы с Гариком. У нас танец. — Глаза Аллы сверкнули хищным огнём. — Обнимаемся, но красиво. Спина горит. Тут мой очнулся, лозу срывает и пялится, пялится… А дрыщ вырубился. Тёлка одна трётся о его косуху и по карманам шарит — у меня глаз намётан. Другая — уже на переносице глаза, а всё лакает и оливки жрёт. Остальные по залу рассеялись, по «арам», по китайцам… И тут смех напал на меня. Правда, смеюсь и остановиться не могу. А потом бац — и взрыв. Ослепление. Кровь вскипела. Гарик… Нет, Горыныч к моей шее губами припал и… — Глаза Аллы остекленели.